«Секулярный» (светский, нецерковный — прим. переводчика) — непростое слово. У большинства людей оно ассоциируется с отсутствием религии, нерелигиозностью или религией в состоянии упадка. Одно время в Западном мире в большой степени сходились на том, что с ростом уровня модернизации, что обычно означает технический и научный прогресс, религия больше не будет нужна и просто постепенно исчезнет. Это один из многих примеров того, как ирония правит бал в истории, так как общее – заносчиво проповедуемое – мнение западной интеллигенции в последние два века с совершенной очевидностью оказалось ложным. Религия и сейчас никуда не уходит, и прежде никуда не уходила.
Эта трагическая ирония в полной мере проявила себя в случае с Россией и Турцией. В то время, как большинство средств массовой информации, региональных экспертов и представителей органов власти сосредоточили свое внимание на военных провокациях Турции в восточной части Средиземного моря или на российском влиянии в Сирии – как и стоит это делать — кажется, что никто не замечает удивительный параллелизм, возникший между двумя этими странами — он имеет отношение к религии. В обеих странах такой секуляризм, характерной чертой которого является ненависть к религии, зародился почти в одно и то же время: в России – в 1917 году при Ленине, и в Турции – в 1923 году при Ататюрке. Десятилетиями мир являлся свидетелем не просто laïcité (государство светского характера) как во Франции, но и активного притеснения и подавления религии, ведущих к культурной и политической чистке от религиозного влияния в России и Турции. Культурная чистка видна в том факте, что быть русским или турком абсолютно не требовало какой-либо идентификации по религиозному признаку. В то время, как религии большинства в этих странах — православное христианство и ислам – одинаково страдали при таких секулярных режимах, для религиозных меньшинств ситуация была такой же тяжелой, если не хуже. Только в одной Турции число православных христиан в Константинополе снизилось со 100 000 сразу после Второй мировой войны до 2 000 в наши дни.
За последние несколько десятилетий произошел примечательный, почти невообразимый сдвиг. Религия вернулась в Россию и Турцию, в полном смысле слова взяла реванш. Это произошло не вдруг, но Путин и Эрдоган пересмотрели свои национальные истории и принадлежность к их религиозному прошлому: России – к православному христианству, Турции — к исламу. Можно привести много примеров этого, но самые недавние — это изменения в Российской конституции и возвращение церкви Святой Софии статуса мечети. Религия снова вернулась в Россию и Турцию. Она может не быть «всепоглощающей реальностью» (Хосе Казанова) или не выполнять функцию «общей теологической перспективы» (Джеффри Стаут), но она формирует культурную и политическую атмосферу обеих стран.
Почему? С точки зрения внутренней политики ответ ясен: это полезно. В России после вызвавших споры выборов 2011 года Путин нашел, что для того, чтобы укрепить свое положение политически, целесообразно опираться на религиозное прошлое России. С тех пор Русская Православная Церковь стала одним из крупных игроков во внутренней политике, о чем свидетельствует законодательная победа над «пропагандой гомосексуализма», что является лишь одним из примеров, и недавние поправки к Конституции. Что касается Турции, как ни старался Ататюрк подавить религиозные убеждения турецкого народа, он добился меньшего успеха, чем его российские коллеги. Эрдоган внушает расположение тем сегодняшним жителям Турции, которые являются преданными последователями ислама и для которых османское прошлое считается явью. То, что Эрдоган вернул статус мечети собору Святой Софии, укрепляет его позицию с помощью этой базы политической поддержки.
Еще больше удивляет то, как возврат культурного и политического влияния религии выполняет для России и Турции геополитическую функцию. Исследования в рамках проекта «Конфликты в постсекулярном обществе», который спонсирует Европейский совет по научным исследованиям (ECR), четко показал, как российский режим использует православное христианство в роли транснационального «блюстителя морали» и успешно развивает отношения с консервативными христианами на Западе – в основном, с американскими евангелистами – чтобы вывести «культурные войны» вокруг понятия «традиционные ценности» на международный уровень. Это тоже включили в недавние поправки к Российской конституции. Геополитические стремления Эрдогана отчетливо прослеживались, когда он заявил, что превращение церкви Святой Софии в мечеть – только первый шаг в возвращении мечети аль-Акса на Храмовой горе в Старом городе Иерусалима. То, что объединяет эти две геополитические позиции – это явное анти-западничество, и на этот раз религия в значительной степени формирует такое деление на Восток и Запад, даже если она также и проходит через них. Именно при установлении этой геополитической роли религии скудомыслие Запада становится в высшей степени очевидным.
Многие утверждают, что живут в постсекулярном мире, но это заявление справедливо только в том случае, если бы было верно, что религия когда-либо уходила из мира. Ее возвращение в России и Турции значило бы, что тот секуляризм, который отличала ненависть к религии, обречен на поражение. Однако, есть и другой взгляд на «секуляризм», по которому это – такая перестройка политической и культурной жизни, когда религия не является «всепоглощающей реальностью» и не выполняет функцию «общей теологической перспективы». Эта переустановка открывает доступ к двери, ведущей к плюрализму – политическому, культурному и нравственному. Такая переустановка не обязательно выглядит везде одинаково, так как даже сегодня она принимает разные формы во Франции, Норвегии и Соединенных Штатах. Даже если это — западная модель, такой вид понимания религиозной переустановки стал глобальным и может принимать форму, которая бросает вызов сложившимся на Западе представлениям. Как заявляет Чарльз Тейлор, чтобы по достоинству оценить понятие секулярное, режимы в современных демократиях нужно рассматривать, в первую очередь, не как цитадели, возведенные для защиты от религии, но как честные, добросовестные попытки обеспечить выполнение нескольких основных целей». Для Тейлора такими целями являются свобода, равенство и плюрализм.
Некоторые западные ученые утверждают, что секулярность как плюрализм — это просто закамуфлированное христианство, которое постоянно пытается подчинить мир своему господству при помощи либеральной идеологии. В самом деле, тут просматривается некий странный альянс, но по другим причинам – между консервативными христианами и теми, кого Сесиль Лаборд называет «приверженцами критической теории религии», которые ищут пути покончить с секулярностью и соответствующими ей либеральными понятиями прав человека, незыблемого достоинства и свободы. В то время, как консервативные христиане продолжают надеяться изменить на обратное моральное отделение церкви от государства в США, большинство анти-секулярных ученых не смогли дать никакой другой альтернативы либеральным ценностям. До некоторой степени, их собственное видение постсекулярного привело к выработке российской и турецкой версий управляемой демократии. Не то, чтобы Россия и Турция были антидемократичными – так следует из их аргументов – просто их версия демократии не такая, как у безбожного Запада.
Конец холодной войны провозгласил наступление века «постсекулярного» диктатора. Диктаторы России и Турции разрушили в своих странах наследие секуляризма, ненавидевшего религию, только для того, чтобы претендовать на поддержку демократии, используя религию во внутриполитических целях и для геополитического маневрирования. Для Запада сказать секуляризму «скатертью дорога» было бы то же, что играть им на руку. Вместо этого мы должны напоминать миру о другом виде секуляризма, который формирует пространство так, чтобы максимально обеспечить политический, культурный и моральный плюрализм во имя прав человека, незыблемого достоинства, неизменной уникальности и свободы. Теологически, если в соответствии с логикой Воплощения мистическое — это неизбежно политическое, христиане не должны наивно праздновать «постсекуляризм» ни в его российско-турецкой форме, ни в форме приверженцев критической теории религии, им следует вместо этого активно формировать и охотно принимать секулярное как плюрализм.
Публикации