Джастин Шон Койл (Justin Shaun Coyle)
Правила приличия иногда обязывают моих друзей и семью задавать мне какие-то вопросы о моей работе. Они знают, что я преподаю в семинарии, поэтому спрашивают о моих курсах. – «В основном, история церкви в этом семестре , – говорю я. – Кое-что из современной философии и курс атеизма». – «Атеизма?» – разочарованно говорят многие. Другие, у которых более любезное обращение, одобрительно кивают. – «Ну что же, – говорят они, – вероятно, полезно обучать семинаристов тому, как побеждать врага».
Мой курс атеизма ничему подобному не учит. На самом деле, в первой лекции говорится о том, чего на этом курсе не будет. Он не научит студентов потрясать диалектикой в ответ на высказывания атеистов из Интернета. Он не будет воздавать почести догматическому сциентизму Ричарда Докинза или Нила Деграсса Тайсона, которые оба претендуют на тиару атеизма. И этот курс не будет учить тому виду генеалогического надувательства, которое настолько распространено в религиозных кругах, что каждое положение, с которым не согласны, за три простых шага сводят к атеизму. Ожидая от курса защиту христианства, которую курс им (возможно) не предоставит, некоторые студенты неизбежно и спокойно перестают его посещать.
Те, кто остаются, начинают с того, что обсуждают высказывание Св. Силуана Афонского: «Держи ум свой во аде и не отчаивайся». Как и в отношении всех апофегмат, его значение дается нелегко. Возможно, это высказывание рекомендует духовную практику по представлению собственного проклятия. Возможно, оно обращается к крику отвержения с Голгофы, когда Христос возопил in voce Adami (голосом Адама). Или, возможно, он отсылает этим высказыванием к словам над вратами ада у Данте: «lasciate ogne speranza, voi ch‘intrate» («Оставь надежду, всяк сюда входящий»). Каким бы ни было его значение, студенты замечают, что особая трудность заключается в союзе «и» в середине высказывания. Как нам следует понимать то, что первую и вторую часть высказывания соединили вместе? Что может это означать: держать свой ум в аду и не отчаиваться?
Что, если – спрашиваю я студентов – избегать отчаяние является не противоположностью удержания ума в аду, а скорее результатом этого? Что означало бы поспорить, что держать наши умы в аду на деле является средством избежать отчаяния?
Когда мы обращаемся к Писанию, студенты замечают, как оно всякий раз учит своих читателей очищать их ложные представления о Боге. Довольно часто это учение облекается в форму запрета на поклонение богам, отличным от Бога Израиля (Исх. 20:2-4): золотому тельцу, статуям лжепророков Ваала и так далее. Студенты прекрасно знают это из Декалога—десяти заповедей—и все же, лишь немногие среди них лично ведут борьбу с поклонением Ваалу. Как часто, однако, Писание представляет поклонение Богу Израиля как идолопоклонство. Пророк Амос сообщает, что Бог ненавидит песни Израиля и отвергает поклонение израильтян, потому что оно не включало заботу о бедных (Амос 5:21-24). И именно «земные члены наши» – нашу земную натуру, которая тянется к идолам, христиане должны «умертвлять» (Кол. 3:5; Гал. 5:19). Урок вполне понятен: ни Израиль, ни Церковь нельзя считать непогрешимыми в отношении идолопоклонства. Если некоторые идолопоклонники поклоняются ложным богам, то другие скорее ложно поклоняются Богу.
В этот момент я спрашиваю студентов: как мы, христиане, должны избавляться от идолопоклонства, как того требует от нас Писание? Как убедиться, что мы не поклоняемся Богу ложно? Как отличить икону от идола?
Здесь нам не нужно начинать ex nihilo – из ничего. Среди даров благодати, оставшихся от уходящего в прошлое христианского мира, есть круг мыслителей – многие из них «мрачно» блестящие —чей атеизм делает их экспертами в разрушении идолов. Почему бы, спрашиваю я, не бросить вызов обломкам прошлого и не позаимствовать их критику?
И таким образом студенты в течение семестра проходят —медленно, осмотрительно, взвешенно—через учения Фейербаха, Маркса, Ницше и Фрейда. То, что студенты узнают, изучая работы самых яростных умов école du soupçon –школы подозрения— это то, как часто идолы, которых они разбивают о скалы, мы, христиане, разбиваем тоже – или должны разбивать. Кто стал бы отрицать, что достаточно часто теологи отбрасывают редчайшую, единственную особенность откровения? Кто стал бы отрицать, что христианская практика иногда одухотворяет бедность и тем самым сакрализует те самые силы, которые Евангелие разрушает? И разве инверсия ценностей на Голгофе иногда не облачает лицемерно власть в сутану? Студенты также замечают, как часто иудео-христианские мотивы таятся даже за самым яростным атеизмом, – ирония, которую Дэвид Бентли Харт назвал «христианским атеизмом». Что такое атеизм Фейербаха, если не односторонняя апология скандала воплощения? Или атеизм Маркса – новый, несомненно, во многом иной, льготный вариант для бедных? Атеизм Ницше – это полубезумное утверждение пути, истины и жизни? И что такое «безбожный иудаизм» Фрейда, как не случайно сказанное пророческое слово в духе Амоса или Осии? В каждом отдельном случае студенты видят вместе с Карлом Бартом, что иногда «крик восстания против такого бога ближе к истине, чем софистика, с помощью которой люди пытаются оправдать его».
Наш курс заканчивается отрывками из Достоевского—и не (только) потому, что я олицетворяю при этом восточно-христианское клише. Надо признаться, что никто лучше него в моральном смысле не поставил на атеизм против христианского исчисления (вспомните «Мятеж» братьев Карамазовых). Никто лучше него не показал опасность одержимости атеизмом (вспомните Кириллова из «Бесов»). И никто лучше него не предсказал духовный непсис – трезвение , необходимое для отмечания Страстной субботы после Страстной недели, прослеживая, как тень атеизма исчезает только от света Христа (вспомните бесов – «У Тихона»). По прошествии времени, в конце семестра, я раскрываю перед студентами результат нашего изучения темы: мы подошли к тому же, что и Тихон Ставрогин в своем откровении: «Бог простит ваше неверие, ибо вы почитаете Святого Духа, не зная его».
Я преподаю семинаристам атеизм не из-за какого-то надменного удовлетворения от посвящения и приобщения благочестивых молодых людей к рядам тех, кто разуверился. Я не преподаю атеизм исключительно для того, чтобы развить у студентов способности к диалектике. Скорее, я преподаю семинаристам атеизм, чтобы научить их поизносившемуся со временем искусству аллегории—находить Христа, где бы он, в действительности, ни скрывался.
Я бы не советовал пытаться, как это говорится в моем курсе, предотвратить отчаяние, удерживая свой разум в аду, тем людям, кто не достиг духовной зрелости или серьезного интеллектуального развития. «Здесь обитают (настоящие) драконы». Но если ваши ученики, как и мои, перешли от молока к мясу (1 Кор. 3:2), вы можете—как элегантно выразился Мерольд Вестфаль —попробовать преподавать атеизм в следующий Великий пост. В конце концов, нам нечего терять, кроме наших идолов.
Джастин Шон Койл (доктор философии, Бостонский колледж) – украинский греко-католик; он преподает философию и теологию в семинарии Маунт-Энджел в Орегоне. Его первая книга «Красота троицы: чтение Summa halensis (Сумма халенсис)» должна выйти в следующем году в издательстве Университета Фордхэма Fordham University Press.
Публикации