На сегодня стало почти обычным явлением то, что пандемия COVID создала (или, пожалуй, апокалиптически обнажила) культурный раскол в современной православной христианской общине. Как пастор, я испытал это разделение на личном опыте , и я знаю других священнослужителей, которые в результате этого потеряли прихожан.
На одной стороне находятся те, кто безоговорочно принял утвержденные ограничения и меры по сокращению распространения COVID. Они принимают закрытие церквей как должное, и как только разрешат собираться группами, они будут приветствовать меры по снижению риска, такие, как использование нескольких лжиц для получения причастия. Среди них есть и те, кто доводит осторожность до крайности, эти люди обычно беспокоятся, когда замечают любое несоблюдение в точности всех санитарных норм и правил.
На другой стороне раскола находятся те, кто сопротивляется попыткам ограничить или закрыть доступ к личному присутствию на церковных службах. Они рассматривают посещение богослужений как неизбежный риск, присущий христианской вере. Те, кто доводит это убеждение до крайности, обвиняют других христиан в моральной капитуляции или в чем-то еще хуже, вздыхая по тем временам ранней Церкви, когда христиане якобы шли на любой риск, чтобы собраться на евхаристическую литургию.
Откровенно говоря, я бы причислил себя к середине первой группы, но должен признать, что культурная тенденция второй группы людей порождает важные вопросы о природе риска как такового, и их следует прояснить. Начнем с того, что это напоминает нам о том, что христианская вера включает неотъемлемые риски, которые мы не можем и не должны избегать. Наше основополагающее вероисповедание состоит в том, что из любви к миру Бог воплотился и при этом подвергал себя риску, что привело к смерти. Подобным же образом Бог призывает христиан идти на существенный риск, стремясь нести миру благоухание Божьей любви. Тертуллиан заметил, что «кровь мучеников — это семя христианства» (Синодальный перевод). Этим он подтвердил, что жизнь христиан по своей сути подвержена риску, потому что проявление ими Божественной любви—заложенное в риске Бога при творении и воплощении—включает потенциально смертельное воздействие на них мира.
В то же время, и Священные Писания, и их исполнение в земном служении Иисуса ясно свидетельствуют о христианском призвании смягчать риск, особенно среди маргинализованных слоев населения. Призывы накормить голодных, одеть нагих, посетить больных и тех, кто находится в заключении, очевидны и неизбежны, и Иисус свидетельствует, что от них зависит наше спасение. Хотя нам не нужно придерживаться учения «Евангелия освобождения», мы призваны воплощать любовь Божью, действуя в мире так, чтобы смягчить обстоятельства тех, кто подвергается риску: бедных, нуждающихся, вдов и незнакомцев.
Таким образом, в традиции Церкви мы видим различие между двумя видами риска: риском бытия и ситуационным риском. Риск бытия — это неизбежная подверженность влиянию из-за нашей основной тварной уязвимости. Ситуационный риск — это подверженность влиянию вследствие обстоятельств: болезни, бедности, класса, расы и так далее.
В широком смысле, риск бытия, про сути, избежать нельзя, в то время, как ситуационный риск можно смягчить социальными, политическими, экономическими, технологическими, образовательными и медицинскими средствами. Однако, эти два вида риска едва ли являются неразделимыми и независимыми. Например, люди, на которых воздействует экономическая нестабильность (ситуационный риск), обычно подвергаются более высокому риску смертности (риск бытия). Короче говоря, две эти категории разделены не четко и являются взаимозависимыми.
Секулярный мир надеется, что в конечном итоге мы будем в состоянии превратить все риски в ситуативные. Если мы сможем предпринять достаточно мер, мы сможем полностью устранить риск и стать практически неуязвимыми. В то же время, мы прибегаем к языку жизнестойкости и говорим о том, чтобы «отыграть назад», восстановиться, и даже стать лучше, сильнее, чем раньше. Согласно этой точке зрения, риск бытия — это неудобство, которым нужно управлять как можно лучше, если не полностью победить. Тревога по поводу соблюдения ограничений COVID вытекает из вековой тревоги перед лицом риска, который продолжает сопротивляться простому или последовательному управлению.
Напротив, есть те—многие из них верующие —которые, по-видимому, сводят все к риску бытия. Согласно этой точке зрения, только Бог может даровать нам состояние высшего, лишенного риска процветания. Поэтому нам нужно только смягчить наиболее очевидные риски в нашей жизни. Все остальное, как говорится, «в руце Божией», и все, что нам нужно сделать — это веровать …
Главное заключается в том, что обе эти точки зрения основаны на предположении, что высшая степень процветания человека состоит в полном освобождении от риска (то есть, в неуязвимости), достигнуто ли это человеком (с помощью законов, образования, науки или техники) или же даровано благодатью Божьей. Таким образом, это две стороны одной медали Более того, сама эта медаль — фальшивка, потому что освобождение от риска, в конечном счете, отрицает любовь, которая всегда требует воздействия на другого и поэтому всегда подвержена риску.
Чтобы преодолеть этот раскол, который мы ощущаем в наших сообществах, было бы полезно привыкнуть к различению двух видов риска. Понятно, что основной риск бытия правоверного христианина будет заключаться в том, чтобы собраться во имя церкви, по крайней мере, группами по два или три человека, чтобы принять Евхаристию, согласно словам Иисуса (Мф. 18:20). Однако можно ли сказать то же самое о рисках, связанных с тем, на сколько больше людей собираются и лично присутствуют, помимо «двух или трех»; носят ли они маски или нет; или как принимают Евхаристию? Являются ли эти риски бытия неотъемлемыми от проявления божественной любви по отношению к миру, или это, скорее, вопросы ситуационного риска, который мы можем и должны смягчять в широких рамках традиционной практики?
Различать ситуационные риски и риски бытия в нашей церковной жизни будет легко не всегда, и даже часто будет нелегко. Однако, проведение различия, избегая при этом чрезмерного упрощения сложных связей между двумя видами риска, может помочь нам понять, в чем разница этих рисков в нравственном плане, чтобы не преувеличивать или не преуменьшать значимость каждого из них, не делая «из мухи слона» и наоборот.
Публикации