Кристофер Хауэлл (Christopher Howell)
В его молодые годы, когда Россия испытывала муки революции, Феодосий Добжанский (1900-1975) чувствовал «настоятельную потребность найти смысл жизни в том проклятом хаосе». Но он застрял между двумя полюсами, которые одинаково влекли его: между наукой и религией. Он любил Дарвина и любил Достоевского. «Тот интеллектуальный интерес, который пробуждало чтение работ Дарвина и других эволюционистов, сталкивался с мыслительной деятельностью, возникающей при чтении Достоевского», — писал он в конце своей жизни (Добжанский, The Biology of Ultimate Concern – «Биология главной заботы», 1967, 1). Снятие этой напряженности стало одной из движущих сил его карьеры. В последующие десятилетия, после того, как он бежал в Америку и попал в опалу в СССР, Добжанский станет одним из величайших биологов двадцатого века, и его работа будет характеризоваться не наличием конфликта, а поиском синтезов. При этом выделяются три урока, которые следует запомнить: синтез естественного отбора и генетики, демократии и политики, религии и науки. В этом посте я хочу сначала посмотреть на то, как восточно-православные истоки Добжанского повлияли на его науку и какой вклад они внесли в историю эволюционной биологии.
Необычное имя Феодосия Добжанского было следствием молитв его матери. Как рассказала дочь Добжанского София, «Родители моего отца довольно долго не имели детей после заключения брака и пытались изменить эту ситуацию с помощью молитв и паломничества» (С. Д. Коу, Theodosius Dobzhansky: A Family Story — «Феодосий Добжанский: «История семьи», Адамс 1994, 13) Богомольное путешествие привело украинскую пару к святыне Св. Феодосия Черниговского, и когда вскоре супруга Добжанского родила ребенка, они окрестили его именем святого. Таким образом, Добжанский был вовлечен в православную религиозную культуру с самого рождения и даже до него. Со стороны матери он происходил из «династии» священников (что он всегда считал для себя весьма важным), и его близость к Достоевскому имела как генетическую, так и эстетическую сторону, поскольку он причислял великого романиста к своим предкам по материнской линии.
В Америке, где он жил с 1927 года, эксцентричность Добжанского принесла ему известность. Коллеги восхищались его способностями к языкам (он свободно писал по-английски, несмотря на то, что изучал английский уже будучи взрослым); их забавлял его «необычный акцент»: английский у Добжанского звучал «резко и отрывисто» (Э. Б. Форд, Biographical Memoirs – «Биографические мемуары», 60). Ученый, который участвовал вместе с ним в одной из его последних полевых поездок, описал Добжанского как человека «страстного и обидчивого, имеющего, между тем, глубокий интерес к искусству», и сравнил его с незабываемым Тимофеем Пниным у Владимира Набокова (уместное сравнение—Набоков с интересом следил за научной работой Добжанского, и в 1954 году они состояли в переписке). В истинном стиле Пнина Добжанский пережил «серию трагикомических ссор с коллегами и официальными лицами, которые закончились его изгнанием из Нью-Йорка и вынужденным переездом на Дальний Запад (США)”. Однако именно в Калифорнии Добжанский нашел свой дом и внес свой вклад в величайшие научные достижения—в промежутке между его любимыми увлечениями на открытом воздухе — альпинизмом в Сьеррах и верховой ездой в Пасадене.
Из-за несчастного случая во время верховой езды Добжанский разбил колено, был прикован к постели и—по его собственным словам—использовал это время для создания своей самой значительной работы: Genetics and the Origin of Species -«Генетика и происхождение видов» (1937). Эта книга оказалась основополагающей в прокладывании пути для «современного синтеза» эволюции, но ее значение утрачено сейчас, восемьдесят с лишним лет после того времени, когда дарвинизм перешел от агонии к триумфу (в немалой степени благодаря Добжанскому). В начале двадцатого века эволюционная биология находилась в кризисе, поскольку многим наблюдателям казалась, что новая наука генетика несовместима с теорией эволюции путем естественного отбора—главным вкладом Дарвина. Дарвин не знал механизма передачи наследственности; он умер до того, как в 1900 году были заново открыты эксперименты Грегора Менделя с растениями – с горохом. Уильям Бейтсон, который изобрел термин «ген» и обнародовал идеи Грегора Менделя, публично выразил сомнение в «сотрудничестве» генетики и естественного отбора; знаменитый генетик Томас Хант Морган также проявлял скептицизм в отношении естественного отбора, хотя и занял более примирительную позицию, когда Добжанский был научным сотрудником в лаборатории Колумбийского университета. По выражению Джулиана Хаксли этот период стал известен как «затмение дарвинизма», когда теория естественного отбора Дарвина ослабевала, и многие ученые отдавали предпочтение конкурирующим неоламаркистским теориям, таким, как ортогенез.
Дарвин проигрывал, но не вышел из игры. Специалисты популяционной генетики, Дж. Б. С. Холдейн, Р. А. Фишер и Сьюэлл Райт создадут математическую теорию популяционной генетики, а «Генетика и происхождение видов» Добжанского (наряду с работой Эрнста Майра и Г. Ледьярда Стеббинса) помогут создать основу для современного синтеза: долгожданного брака между естественным отбором и генетикой. Как писал Джулиан Хаксли в The Modern Synthesis –«Современном синтезе», «Смерть дарвинизма была провозглашена не только с трибуны, но и из биологической лаборатории; но, как и в случае с Марком Твеном, это известие было, похоже, сильно преувеличено, поскольку в наши дни дарвинизм еще очень жив» (Дж.Хаксли, Современный синтез, 1942, 22). Во всем этом Добжанский сыграл роль великого синтезатора, переведя сложную математику популяционной генетики на удобочитаемый язык. Как пишет Питер Боулер, Добжанский «указал путь к полному синтезу, представляя математические выводы в такой форме, которую [другие ученые] могли понять и использовать» (П. Дж.Боулер, Evolution – «Эволюция», 2009, 336). При согласовании естественного отбора и генетики, что само по себе было бы эпохальным достижением, Добжанский одновременно помог объединить разрозненные научные экспериментальные исследования в лаборатории и полевые исследования. По утверждению Гарланда Аллена, наряду с генетикой, «слияние традиций лабораторных и полевых естествоиспытателей более общего характера…остается одним из самых глубоких и устойчивых аспектов наследия Добжанского» (Г. Э. Аллен Theodosius Dobzhansky, the Morgan Lab, and the Breakdown of the Naturalist/Experimentalist Dichotomy «Феодосий Добжанский, лаборатория Моргана и разрушение дихотомии естествоиспытателя и экспериментатора» Адамс 1994, 87).
Тогда возникает вопрос, касающийся истории и биографии: почему именно Добжанский возглавил этот синтез? Еще недавно, когда писали о Добжанском и его работах, его, как правило, изображали как американца, но, хотя он стал гражданином США, чтобы понять его, как утверждает Ричард Буриан, нужно синтезировать как российские, так и американские аспекты его мышления. Это включает в себя не только российскую научную традицию (например, здесь Добжанский в долгу у Юрия Филипченко и Сергея Чертверикова), но и философские и религиозные традиции (Р. М. Буриан, Dobzhansky on Evolutionary Dynamics: Some Questions about his Russian Background -«Добжанский об эволюционной динамике: некоторые вопросы о его российских истоках», Адамс 1994, 138). Достоевский и Толстой важны, но первостепенную важность имеет Владимир Соловьев. Соловьев способствовал внедрению большей части идей Дарвина в Россию (где недарвиновская эволюция была менее популярна, чем в Америке), и он убедил Добжанского в важности прогресса и развития в эволюционной истории, убеждение, которое помогло ему разобраться в запутанной связи между естественным отбором и генетикой и которое привело его к тому, что эволюция путем естественного отбора была направленной, даже если она «не направлялась» (вопреки ортогенезу, который он рассматривал как детерминированный) (Дж.М. Ван дер Меер, Theodosius Dobzhansky,” Eminent Lives in Twentieth—Century Science and Religion «Феодосий Добжанский», Выдающиеся деятели в науке и религии двадцатого века, 2009, 112).
Философ Майкл Рьюз утверждает, что, в конце концов, именно религиозные воззрения Добжанского, возникшие под влиянием Соловьева и других, определили его научные взгляды, такие, как его веру в эволюционный прогресс и его враждебность поотношениюк детерминизму (М. Рьюз, Dobzhansky and the Problem of Progress -«Добжанский и проблема прогресса», Адамс 1994, 239-240). Добжанского волновала проблема зла, и он верил, что дарвиновская эволюция допускает свободу воли, которая избавит Создателя от ответственности за вымирание. Добжанский писал: «предопределенная [эволюция] сталкивается лоб в лоб с неотвратимым фактом существования зла…мы должны считать эволюцию Вселенной в некотором смысле борьбой за постепенное возникновение свободы». Теория Дарвина означала, что «история живого мира не была потрачена впустую» (Добжанский, Ultimate Concern, «Главная забота», 25, 120). Как предполагает Боулер, страсть Добжанского к защите высокой антропологии и свободы воли, вероятно, проистекала из его православных корней (Боулер 345).
Но это было больше, чем просто корни; религиозные взгляды Добжанского были эксцентричными, но реальными. Как рассказывает Джитсе М. Ван дер Меер, он пытался молиться каждое утро и использовал Достоевского, чтобы приблизить своих коллег к Богу (Ван дер Меер 111). Костас Кримбас вспоминает, что Добжанский настоял на том, чтобы совершить паломничество на гору Афон, чтобы причаститься, но уклонялся от объяснения, для чего это нужно; он говорил, что это напоминало ему о его детстве, но Кримбас предположил, что это не было настоящей причиной (C. B. Кримбас The Evolutionary Worldview of Theodosius Dobzhansky -«Эволюционное мировоззрение Феодосия Добжанского», Адамс 1994, 188). Таким образом, во всем этом затерялся важный факт: один из основоположников современной эволюционной биологии называл себя православным христианином. Его религиозные убеждения также не были ограничены наукой; скорее, они вели к другим попыткам синтеза—попыткам сохранить демократию и найти точки соприкосновения между религией и наукой.
Кристофер Хауэлл защитил докторскую диссертацию по религии в Университете Дьюка.
Public Orthodoxy –Общественное Православие стремится способствовать обсуждению, обеспечивая форум для различных точек зрения по современным вопросам, относящимся к Православному Христианству. Мнения, высказываемые в данной статье, принадлежат единственно автору и необязательно представляют точку зрения издателей или Центра Православных Христианских исследований.