Кристина Штекль (Kristina Stoeckl)
Если моральных консерваторов двадцать первого века относят к тем предшествующим историческим периодам, когда еще не было опыта тоталитаризма двадцатого века, в современном консерватизме выявляется существенное белое пятно. Когда извлекают из памяти политические расстановки сил 1920-1940-х годов и подают их как аналогии современной борьбы между консерваторами и прогрессистами, это намеренное игнорирование «урока» тоталитаризма. Ничто не иллюстрирует подобную забывчивость лучше, чем недавнее закрытие российскими властями неправительственной организации «Мемориал», посвященной критической памяти о сталинизме.
Недавно на страницах «Публичного православия» Арам Г. Саркисян отметил странную близость, которую некоторые американские православные культивируют по отношению ко времени гражданской войны в Америке, и то, как ультраконсервативные православные группы приспосабливают историю восемнадцатого века к запутанной и внеисторической повестке дня двадцать первого века. Отождествление с прошлыми эпохами не является чем-то уникальным для американских православных. В моих исследованиях морального консерватизма в России и США я также сталкивалась с этим отождествлением с прошлым, в частности, с периодом 1920-1940-х годов.
Например, Аллан К. Карлсон, основатель Всемирного конгресса семей, выделил Швецию 1940-х и начала 1950-х годов в качестве предпочитаемого им периода и образцового государства. В моем интервью с Карлсоном он объясняет свой интерес к двум шведским социал-демократическим реформаторам 1940-х годов, Альве и Гуннару Мюрдалям:
«Я научился думать о семейной политике у Мюрдалей, Альвы и Гуннара Мюрдалей из Швеции. В их работе существовала некоторая напряженность […]. Альва Мирдаль начинала как социалистическая феминистка, атеистка и интернационалистка. Что касается Гуннара Мюрдаля, в нем всегда чувствовался консервативный подтекст, который я не до конца понимал, даже когда несколько раз встречался с ним и брал у него интервью. Но через десять лет после его смерти опубликовали документы — из коробки с его самыми ранними работами. Они свидетельствовали о том, что в молодости – я имею в виду в возрасте 18 или 19 лет — он не был социал-демократом. На деле он был молодым человеком крайне правых взглядов. Бог, земля, страна, поддержка аристократии, он выступал против избирательного права женщин, он был убежденным шведским христианином-националистом. […] Их программа поддержки политики повышения рождаемости, политики поддержки браков отчасти отражает умеренный шведский национализм».
Карлсон написал несколько книг, в которых он приветствует шведское государство всеобщего благоденствия 1940-1950-х годов и осуждает то, во что оно превратилось под влиянием «левых» реформ. Используя пример Швеции, Карлсон смог написать собственную историю, согласно которой европейские христианские национальные государства постепенно захватило то, что он называет «радикальной левизной», и это привело к упразднению сильного национального государства (через ЕС) и к распаду традиционной социальных и моральных устоев общества. Этот мощный вариант представления событий разделяют многие правые силы в Европе, и он получил значительное распространение в новых государствах-членах ЕС в Центральной и Восточной Европе. Но он глубоко ошибочный. Я укажу на его недостатки на следующих двух примерах.
В своем выступлении на 18-м ежегодном заседании Международного дискуссионного клуба «Валдай» Владимир Путин провел историческую аналогию между 1920-ми годами и сегодняшним днем, сравнив сторонников гендерного равенства и прав, относящихся к сексуальной ориентации и гендерной идентичности, с революционерами-большевиками:
«В совершенную фантасмагорию превратились в ряде западных стран дискуссии о правах мужчин и женщин. Смотрите, дойдете там до того, как большевики предлагали, не только кур обобществлять, но и женщин обобществлять. Еще один шаг – и вы там будете… […] это не ново, в 1920-е годы советские культуртрегеры так называемые изобрели тоже так называемый новояз, полагая, что таким образом они созидают новое сознание и меняют ценностный ряд».
Путин вызывает в памяти современную «красную угрозу», чтобы рекомендовать свою Россию, построенную на Православии, традиционных ценностях и военной мощи, как альтернативную модель. «Смотрите, дойдете до того, как большевики предлагали» адресовано иностранным участникам дискуссионного клуба «Валдай». Вы, жители Запада, говорит он, думаете, что выиграли холодную войну и победили коммунизм, но не видите, что теперь у вас есть коммунизм, расцвеченный всеми цветами радуги. Настоящим победителем в холодной войне, в этом суть его послания, является Россия.
Обладателем авторского права на эту идею является не Путин, а Род Дреер, который написал целую книгу для того, чтобы доказать, что в сегодняшних культурных войнах те, кто стоит на либеральной и прогрессивной стороне, похожи на большевистских революционеров и что религиозные консерваторы — это новые диссиденты нашей эпохи. Обложка его книги «Живи не по лжи» напоминает о красном разграблении церквей в явно конструктивистской иконографии 1920-х годов.
Почему отождествление с 1920-ми, 1930-ми, 1940-ми годами так важно для консерватизма двадцать первого века?
Период между мировыми войнами был временем борьбы между коммунизмом и антикоммунизмом. В коммунистической программе объединялись интернационализм, классовая борьба, воинствующий атеизм и радикальные социальные идеи. Антикоммунистическая программа объединяла национализм, корпоративизм, реставрацию и религиозный консерватизм. Обе политические идеологии – коммунизм и антикоммунизм – исторически привели к таким формам тоталитаризма, как сталинизм на Востоке и фашизм и нацизм на Западе.
Не имея желания прикрывать различия между этими двумя формами тоталитаризма, я, тем не менее, считаю, что будет правомерно следовать (здесь -более подробно) анализу Ханны Арендт в ее докладе «Банальность зла», Джейкоба Талмона в «Истоках тоталитарной демократии» и Джорджо Агамбена в Homo Sacer, чтобы определить общую основу тоталитарного опыта. Эта основа включает признание того, что тоталитарные режимы, будь они левого или правого толка, не означали крах современного политического порядка, а, напротив, реализовали некоторые присущие политической современности возможности: абсолютизация сообщества и принудительный взыскательный индивидуализм переплетались и давали режимы террора. Абсолютное включение (в партию, нацию, арийскую расу) приводило к абсолютному исключению (буржуазии и крестьян, иностранцев, евреев); исключенные, в свою очередь, включались в безликие коллективы (в лагерях, в ГУЛАГе) и погибали в одиночестве. Террор редко порождал солидарность. В то время, как миллионы людей погибали, христианские Церкви не справлялись с этой проблемой, и становились одновременно и жертвами, и соучастниками. «Урок» тоталитаризма заключается в том, что в условиях крайней идеологической поляризации никто не находится в безопасности, и никто не может спастись. Идеологическая поляризация 1920-х, 30-х и 40-х годов породила террор и слева, и справа.
Почему тогда отождествление с 1920-ми, 1930-ми, 1940-ми годами так важно для консерватизма двадцать первого века? Можно было бы отбросить этот вопрос как чисто риторический. В конце концов, мы живем в 2021 году, холодная война закончилась в 1991 году, даже Китай больше не является коммунистическим, в чем проблема, если некоторые люди продолжают бить по антикоммунистическому мячу после окончания решающей игры? У меня иной взгляд на это. Отождествление себя со временем, предшествовавшим тоталитаризму двадцатого века, позволяет консервативным субъектам игнорировать урок тоталитаризма: в условиях крайней идеологической поляризации никто не находится в безопасности, и никто не может спастись.
Западноевропейская политика второй половины ХХ века определялась этим уроком. Европейские политические лидеры, такие, как Жан Монне или Роберт Шуман, создавшие Европейский союз, не были перфекционистами. Они умели находить умеренные позиции, половинчатые решения и компромиссы. Христианские Церкви в Западной Европе также выбрали путь эпистемического смирения и начали действовать как спарринг-партнеры демократического государства, отказавшись от стремления взять над ним контроль.
Отождествление руководства Всемирного конгресса семей, Владимира Путина и Рода Дреера с антикоммунистами прошлого сопровождается — помимо забавного момента в случае с Путиным – наличием двух исторических белых пятен, двух областей, в которых они плохо разбираются: во–первых, они игнорируют тоталитарный потенциал справа, а во-вторых, они игнорируют тот факт, что террор порождается идеологической поляризацией. В своей переосмысленной борьбе 1920-х годов они игнорируют урок тоталитаризма.
В России закрытие организации «Мемориал» по решению суда от 28 декабря 2021 года в полной мере согласуется с возвратом в прошлое консервативной машины времени. Работа Мемориала не соответствует желаемому историческому ходу времени, потому что «Мемориал» настаивает на той реальности тоталитаризма, которой отмечена середина двадцатого века. Бесчисленные личные истории, хранящиеся в архивах Мемориала, представляют урок того, как благие намерения могут нести зло, жертвы могут превращаться в преступников, а преступники — в жертв, что политика, которую исповедует коллектив, порождает абсолютную атомизированную, разрушенную личность, что претензии на абсолютную истину несут ложь, и что люди, церкви и учреждения почти никогда не застрахованы от коррупции. Архивы «Мемориала» учат нас тому, что люди редко находятся в безопасности, и никто не может спастись, и что предельная идеологическая поляризация порождает террор.
Закрытием «Мемориала» российские власти не заставят замолчать этот урок тоталитаризма, но они затруднят его восприятие россиянами и людьми во всем мире. Более глубокий смысл закрытия Мемориала — это желание вернуться к тому времени, когда мир был расколот между интернационализмом, классовой борьбой, воинствующим атеизмом и радикальными социальными идеями, с одной стороны, и национализмом, корпоративизмом, реставрацией и религиозным консерватизмом, с другой, и времени, когда люди еще не знали, к чему приведет этот набор: к сталинизму, фашизму, нацизму.
Но сегодня мы знаем. Члены христианских Церквей, которые оправились после своих неудач при тоталитарных режимах, тоже знают это. Машины времени, которые возвращают нас назад, — опасные орудия во всех сферах политики. Мы должны остерегаться их.
Кристина Штекль является профессором социологии и возглавляет проект «Постсекулярные конфликты» в Инсбрукском университете.
Публикации