С. Булгаков
с комментариями Регулы Цвален (Regula Zwahlen)
Статья опубликована в первом номере газеты «Народ», издававшейся в Киеве в апреле 1906 года. Редакторами выступили С.Н. Булгаков и А.С. Глинка (Волжский). Газета «Народ» замышлялась как печатный орган несостоявшегося политического проекта «Союз христианской политики». В промежуток с 2 по 10 апреля вышло семь номеров, после чего газета была закрыта по решению суда. В каждом выпуске были статьи С.Н. Булгакова.
Булгаков: Под звон колоколов, при ликовании природы и людей, в величайший из христианских праздников начинаем мы своё скромное дело.
Снова празднует христианский мир окончательную победу добра над злом, жизни над смертью, творческой, воссозидающей любви над разлагающей враждой, и эту победу, совершённую Богочеловеком и навсегда спасшую мир и людей, празднует он, как залог и предварение вечного, мирового воскресения и преображения твари. И предваряя верой окончательное торжество, он переживает и теперь как осуществляющийся уже факт, как осияние света в окружающей нас тьме, как возгорающуюся любовь и радость её среди царства вражды и раздора.
Воскресший Христос и доныне воскресает и в душе каждого человека, и в душе народов, и яркое сияние Воскресшего, врываясь в ночную тьму, не только слепит радостный глаз, но и пронизывает ослепительным светом совести тот мрак, в котором мы живём, освещает ту Голгофу, которую мы создаем из мира. И пение ангелов в небе сливается с хрипом и стонами, несущимися с лобного места. В день Воскресения мы не можем, пока мы живём, забыть о Голгофе и победить Голгофу, не можем и не должны.
И радостно взволнованная, но вместе и скорбная мысль невольно обращается к земной Голгофе и к тому, что её окружает, её создаёт: фанатическому синедриону, ленивому и равнодушному карьеристу Пилату, грубым воинам, делящим хитон у подножия Креста, и тёмному народу, в ослеплении вопиющему: «Распни, распни Его!» Как близки нам теперь, в России, в 1906 году, эти голгофские образы, как режут и жгут они сердце, и не может оно забыть о них и в день Воскресения, не может, омертвелое от пережитого, вполне воскреснуть вместе с Воскресшим Христом; вместе с скорбной и смиренной Магдалиной стремясь на встречу Воскресшему, оно полно думами и чувствами недели Страстей Христовых.
В какой одежде встречаем мы праздник любви? Грязные, окровавленные, трижды окровавленные лохмотья, с сумой голодных, нищих, вдов и сирот за плечами, вот духовная одежда, какую мы имеем, в какой мы выходим навстречу Воскресшему! Каких только мук не изобретали мы для Него, каких преступлений не чинили над Ним в тяжёлую годину? Ибо ведь, кто сотворит что-либо, доброе или злое, братьям Его, человечеству, Ему творит…
Накормили ли мы голодного? Нет. Но грехами нашими, нашей общественной неправдой голодает русская земля, голодают жёны, дети, старики, полные сил работники.
Насытили мы заключённых в темницах?.. Нет, но, напротив, мы переполнили эти темницы, хватая правого и виноватого, мы всю Россию превратили в какой-то каторжный дом, дом помешанных от злобы. Россию мы сделали страной тюремщиков и заключённых как некие изверги, вспоминая Ирода и заушавших и оплевавших Христа, мы подвергли ещё истязаниям и унижениям заключённых.
Совершили ли мы дела любви? Нет, но мы Россию залили кровью, осветили заревом пожаров, наполнили ужасами междоусобицы. Мы всю Россию превратили в лобное место, где действует палач, всё снова и снова распинаем на нём Христа, расстреливаем, наконец, громим «инородцев» во славу Божию[1] и даже церковные власти налагают пастырям, осуждающим происходящие убийства, печать молчания на уста[2], следуя примеру своего знаменитого духовного предшественника Каиафы, изрекшему, как известно, остающийся непререкаемым и до сих для его духовных детей аргумент в защиту смертной казни: «Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь мир погиб» (Ин 11:50). Такие мы христиане, так осуществляем мы правду Христову в своей национальной жизни.
Мы отравили самую душу народную, которая теперь не знает, кому и чему верить, за кем идти, где искать правды. Мы оболгали самую религию, превратив её в прислужницу силы. Мы оболгали правду права, приравняв её праву сильного.
Когда же очнёмся мы от кровавого кошмара? Когда поднимем отяжелевший взор, чтобы увидеть воплотившуюся любовь, и «загорится» ли при этом сердце наше, как горело оно у апостолов, шедших в Эммаус[3], хотя и не узнавших своего Спутника?
Когда вступим мы на путь покаяния; личного и общественного, и в скорби, унижении, преступлениях, почувствуем, что «правда всё та же»[4] и только в ней спасение и личное, и национальное, и историческое? Ведь нельзя же допустить, чтобы напрасно были посланы нам эти страдания. Недаром Страстная неделя и Голгофа. Брезжит уже свет воскресного утра. Совершается и назревает в истории что-то неслыханное, что-то великое.
Мы живём в атмосфере великих предчувствий, в атмосфере надвигающегося чуда… Мы переживаем и канун своего национального воскресения. Совершится, рано или поздно, это воскресение, преобразив внешние и внутренние формы народа. Победит же, наконец, русский народ своего действительного «внутреннего» врага, разобьет свою темницу, пробудит своё зачарованное, сонное царство, исполнятся давнишние, свободолюбивые и человеколюбивые мечты.
Цвален: Почему этот текст звучит так, как будто он был написан сегодня? Булгаков опубликовал его после проигранной войны России с Японией и первой русской революции 1905 года, когда царский Октябрьский манифест одобрил свободу печати и страна приблизилась к своим первым выборам. выборам (см. Екатерина Евтухова. Серп и крест. Сергей Булгаков и судьбы русской религиозной философии (1890–1920). СПб 2021).
Текст звучит так, как будто он был написан сегодня, потому что за это время «сума за плечами» у России разрослась до невообразимых размеров. Текст звучит так, как будто он был написан сегодня, потому что сегодня такие авторы, как Максим Трудолюбов, всё ещё пишут статьи с названиями типа «Мы живем в шкафу, набитом скелетами» о необходимости суда над преступлениями Российского государства, потому что «В войне с Украиной сошлось все самое ужасное, на что способно было российское государство в его имперском, советском и постсоветском обличьях.».
Обвиняя Императорскую Церковь в том, что она стала «слугой власти» делая вид, что «защищает Православие», булгаковский текст напоминает нам, что речь идет не «только» о жестоких советских атеистических преступлениях, разоблаченных «Мемориалом», но и о более ранних имперских преступлениях, на которые церковные власти наложили «печать молчания на уста пастырей, осуждающих происходяющие убийства». Несмотря на огромные страдания самой Церкви, церковные власти добавили и свою долю в «суму» России в советское время – до сих пор спрятанные в КГБ архивы, поскольку их обнародование считалось слишком опасным для возрождения Церкви. И сегодня Русская Церковь — скорее просто реконструкция Императорской Церкви, а не феникс возродившийся из пепла Церковного Собора 1917/18 года — в очередной раз значительно ухудшает положение, оправдывая эту ужасающую войну против Украины во имя «божественного закона».
Следующий после комментария, последний отрывок «Пасхальных дум» отражает проблемную сторону русской мысли, поскольку в нём обнаруживается сильный русский мессианизм Булгакова. Я хотела бы предварить этот отрывок фактом, что только реальный диалог с европейской христианской мыслью в эмиграции после 1922 г. привело его и других русских мыслителей к преодолению собственных стереотипных взглядов на нации и конфессии. Их постоянная борьба с европейскими и русскими националистическими и фашистскими взглядами, но особенно их отвержение «немецких христиан» и французского «Action catholique» в 1930-х годах, усилили осведомленность проблемой национализма внутри Церкви и сделали акцент на христианский универсализм (см. Аржаковский А. С. Журнал «Путь» (1925-1940): Поколение русских религиозных мыслителей в эмиграции. Киев 2000). В статье «Нация и человечество» 1934 года Булгаков писал, что «вообще является кощунственным притязанием со стороны какого либо народа только самого себя считать избранным, то есть народом Христовым. Все народы суть — Христовы» (С.Н. Булгаков. Сочинения в двух томах. М. 1993, Т.2, Стр. 652). Итак, вот заключительный отрывок булгаковских «Пасхальных дум» 1906 года:
Булгаков: Русский народ завоюет и получит свою свободу, устроит свой быт на христианских, а не мусульманских, не на турецких началах, на которых он теперь основывается. Только этого мало, настолько мало, что если бы речь шла только об этом, нас не вдохновляла бы, хотя и радовала бы эта перспектива. Но не этого только ждём мы от русского народа. За зарёй свободы мы прозреваем новую, нездешнюю зарю. Мы чаем, что освобождённый от внешней кабалы и духовной опеки, наш народ осуществит своё высшее, религиозное призвание, скажет неведомое слово, слово спасения миру.
Мы по-прежнему разделяем веру Достоевского и Соловьева, что народ наш, этот погромный хулиган звериного образа, погрязающий в смрадном грехе, есть все-таки народ-богоносец, и имеет свою важную и определённую задачу в мировой истории, в плане мирового спасения. Пусть будет отвален от гроба тяжёлый камень, не выпускающий ни мёртвого, ни живого, и откуда выйдет четырехдневный, смердевший, но воскресший Лазарь навстречу своему Господу. Этой верой воодушевляется наш патриотизм, осмысливаются современные исторические события, освободительное движение, начинающееся раскрепощение русской церкви, всё, всё. И эти религиозные чаяния согревают жизнь и освящают для нас повседневную борьбу и работу.
Цвален: Если кто-то думает, что старый и мудрый Булгаков потерял часть своего юношеского святого гнева в отношении социальной несправедливости, то я рекомендую прочитать его последнюю книгу об Апокалипсисе Иоанна, написанную во время Второй мировой войны. Это книга о том, что божий «суд не только над лицами, но и над социальным и политическим строем, всяческим деспотизмом, как государственным, так и экономическим.» И это книга о «возмездии вообще за насилие, человека над человеком». (С. Булгаков. Апокалипсис Иоанна (Опыт догматического истолкования). Париж 1948. Стр. 156).
Булгаков, конечно же, страдал не от русофобии, а от ужаса перед «звериным образом» России, и в то же время от горячей боли любящего сердца за родину, когда заканчивал свой текст следующей молитвой:
Булгаков: Воскресни же, Христос, в Твоём народе, осияй правдой Твоей тьму злобной вражды человека к человеку, племени к племени, расточи врагов дела Твоего, испепели нашу дряблость и холодное равнодушие, воспламени и сожги сердца наши огнём Твоим.
Ей, гряди, Господи Ииcyce![5]
[1] Имеются в виду еврейские погромы, волна которых прокатилась по всей России в 1905 году. Зачинщики и организаторы мотивировали свои действия псевдоправославной риторикой. В ноябре 1905 года в ряде официальных церковных изданий вышли статьи известных церковных иерархов с осуждением погромов.
[2] 20 декабря 1905 года вышло определение Святейшего синода «По сведениям о предосудительном поведении некоторых священников во время народных волнений», которое предписывало архиереям усилить контроль над духовенством.
[3] Лк 24:13
[4] Строчка из стихотворения А.К. Толстого «Против течения».
[5] Откр 22:20
Публикации