Возможно, само собой разумеется, что все мы склонны строить свои исторические сюжеты, исходя не столько из заботы о точном изображении прошлого, сколько из желания придать смысл настоящему, особенно когда «придать смысл» означает найти в истории доказательства наших собственных взглядов в современных дискуссиях. На самом деле, большая часть того, что выдается за дебаты об «истории», на самом деле является дебатами о современной политике, облаченными в одежды исторического анализа. Возьмем, к примеру, споры вокруг истории трансатлантической работорговли, споры, которые разгорелись в последние годы не потому, что люди вдруг стали больше интересоваться трансатлантической работорговлей, а в ответ на растущую напряженность в расовых отношениях сегодня.
В церковном контексте, где апелляции к прошлому часто имеют определенный богословский вес, люди нередко заявляют, что «ранние христиане» (под которыми они почти всегда подразумевают «христиан до Константина») единодушно соглашались с ними по какому-то вопросу. Чаще всего этим грешат те, кто пропагандируют традиционный взгляд на гендер, сексуальность и семью, пытаясь найти в библейских и патристических традициях нормы, идентичности, ценности и системы, которые были бы абсолютно чужды любому человеку, жившему до промышленной революции. Нуклеарная семья, в конце концов, получила свое название от ядерного века, т.е. середины XX века. Библейские патриархи были полигамистами, и лучшее, что смог найти святой Августин в защиту организации нашей домашней жизни вокруг сочетающихся пар мальчиков и девочек, было то, что это «соответствует римскому обычаю».
Но не только банда » Не слишком традиционных семейных ценностей» имеет тенденцию подгонять традицию под свое дело. Христианский пацифизм, в той же степени ассоциирующийся с современными политическими левыми, как и сторонники “традиционных ценностей» ассоциируется с современными политическими правыми, в равной степени выражает то, что выглядит как очень сомнительный взгляд на историю. Недавняя статья о. Марка Корбана в Public Orthodoxy под названием «Насилие и ненасилие: От Константина до Украины» является иллюстрацией этой проблемы, поскольку о. Марк Корбан представляет идеологически мотивированный, исторически сомнительный взгляд на восприятие насилия в раннем христианстве и, что более важно, на участие ранних христиан в государственном и противозаконном насилии, чтобы поддержать свой собственный радикальный пацифизм. Не то чтобы он был первым. Не менее известный Дэвид Г. Хантер, заведующий кафедрой католического богословия Маргарет О’Брайен Флэтли в Бостонском колледже и бывший президент Североамериканского общества патристики, заметил, что изучение раннехристианского милитаризма — это «область, где идеологическая предвзятость очень часто влияет на интерпретацию фактов».[1]
Когда мы начинаем исследовать ситуацию с христианскими пацифистами, оказывается, что она чем-то напоминает другу упомянутую выше ситуацию — о том, насколько традиционным является “традиционный” секс. Утверждение, что до святого Константина все христиане отвергали любое насилие (как и многие другие вопросы христианской истории) чрезвычайно сомнительное. Представление о том, что ранние христиане были универсальными пацифистами, далеко не бесспорно. На самом деле, за последние пятьдесят лет ученые все чаще ставят под сомнение традиционную версию о единодушном пацифизме среди доконстантиновских христиан. Такую позицию занял покойный Ларри У. Хуртадо в своей книге «Разрушитель богов: отличительные черты ранних христиан в римском мире» (Baylor University Press, 2016), где он говорит о том, что, хотя некоторые отдельные христиане могли принимать пацифизм, свидетельства указывают на то, что ранние христианские общины были точно так же неоднородны в своих убеждениях и практиках по отношению к насилию, как и христиане сегодня. В книге «Солдаты за Бога: христианство и римская армия» (Brill, 2010) Джон Ф. Шин идет дальше, утверждая, что именно значительное присутствие христиан в римской армии конца III века подготовило империю к приходу христианского императора и ее окончательному обращению. А в книге «Миф о гонениях: как ранние христиане придумали историю мученичества» (University of Notre Dame Press, 2013) Кандида Мосс в рамках своего анализа отмечает, как преувеличивались раннехристианские рассказы о мученичестве и преследованиях, и что существует множество документально подтвержденных случаев, когда ранние христиане активно участвовали в актах насилия, таких, как разрушение языческих храмов.
Можно продолжать и дальше, но достаточно сказать, что доказательства того, что христиане I века имели такие же разные взгляды на насилие, как и христиане XXI века, продолжают множиться. Если история и показывает нам что-то, так это то, что разнообразие и конфликты, а не единообразие и согласие, были нормой для христиан на протяжении всей истории. Нельзя игнорировать и тот факт, что все, стремящиеся навязать нам такой взгляд на христианскую историю, при котором «в прошлом все были согласны со мной», делают это почти всегда с позиции своего огромного превосходства. Вероятно, не стоит повторять, как это происходит в отношении вопросов пола и сексуальности (сколько раз женатые гетеросексуалы читали лекции геям и лесбиянкам о «выборе безбрачия», или мужчины укоряли женщин за то, что те подвергают сомнению их патриархальный стиль обращения), но, возможно, эти факты менее известны в отношении пацифизма. Легко быть пацифистом, если вы белый американский мужчина среднего класса, живущий в Новой Англии, в немалой степени потому, что общество, весь реальный мир, устроен таким образом, чтобы оградить вас от насилия. Конечно, с этой позиции безопасности можно принять радикальный пацифизм, который даже не оставляет места для самообороны, потому что кто-то другой делает грязную работу по обеспечению вашей безопасности, и общество в целом заботится о вашей безопасности. Это не так, если вы — бедная женщина или работница, попавшая в ловушку жестоких отношений; чернокожий мужчина, живущий под угрозой полицейского насилия; подросток из коренного населения, подвергшийся сексуальному насилию в резервации, которую вы называете его домом; гей-пара, держащаяся за руки на общественной улице; или, сегодня, украинец, подвергающийся жестокому насилия в результате российского вторжения. В этом есть радикальный отказ от сострадания — считать, что эти люди, живущие под постоянной угрозой насилия, должны просто принять навязанную им мученическую смерть. И уж совсем оскорбительно использовать давно развенчанный взгляд на историю в качестве дубинки против этих людей, пытающихся выжить в обстоятельствах, с которыми вы никогда не столкнетесь.
Дело в том, что в прошлом не все соглашались друг с другом, и не все они точно согласились бы с вами. Более того, сегодня есть люди, живущие совершенно реальной жизнью в сложившихся обстоятельствах. Мы ведем себя с вопиющим и (осмелюсь сказать) нехристианским пренебрежением к этим людям, когда конструируем ложное представление о прошлом, а затем заявляем с позиций, далеких от реальной жизни, что теперь все эти люди должны жить в соответствии с вымышленным прошлым. История не может научить вас ничему, чему вы не хотите научиться, но иногда это могут сделать другие живые люди. Нам было бы неплохо прислушаться к ним.
[1] Hunter, David. G.“A Decade of Research on Early Christians and Military Service,” Religious Studies Review 8/2 (1992): 87-9, p. 92
Публикации